Шанхай Гранд. Запретная любовь и международные интриги в обреченном мире - Taras Grescoe

Синмэя абсолютным плейбоем. Хотя общительный Синмэй однажды подвез его на заднем сиденье своего лимузина, Лу Сюнь отказался участвовать в публикациях Синмэя и обвинил его в использовании приданого жены в качестве литературного капитала, изобразив его в одном эссе как "изнеженного зятя, который, приниженный семьей, входит в литературный мир с большой репутацией... изучая портреты Оскара Уайльда, с его петлицей, его тростью с наконечником из слоновой кости". Он также предположил, что Синмай платил писателям-призракам за написание своих эссе. В то время Синмэй отмахнулся от нападок. Когда Лу Сюнь умер от туберкулеза в 1936 году, на его похоронах присутствовали 10 000 скорбящих, а после смерти его слава росла - особенно в китайской коммунистической партии, члены которой все чаще использовали его жизнь и творчество как строгий упрек школе "искусство ради искусства" Зау Синмая и его коллег.

Микки признался Синмаю, что собирается отказаться от своего стремления сделать карьеру поэта. Стопки книг, изданных им самим и положивших начало его карьере, пылились на полках его книжного магазина на Сучжоу-роуд. В своем беллетризованном рассказе об их романе она допрашивает его в грязной спальне китайского отеля рядом с ипподромом.

"Кто ты такой?" спрашивает персонаж Микки. "Ты, например, китайский Кокто?".

"Нет, я этого не скажу. Я больше не поэт, и даже когда я был поэтом, я был чем-то вроде Суинберна, но не Кокто".

"Ну и кто ты теперь?" - интересуется она.

"Китайский Нортклифф", - отвечает он, имея в виду британского основателя газеты Daily Mirror. "Я издаю журналы и газеты. Популярные. Вы разочарованы?"

Это была точная оценка его нового статуса. Издательства "Модерн Пресс" и "Эпохальная книжная компания" Синмая продолжали выпускать поразительное разнообразие журналов и дневников. Мастерство шанхайских типографов и печатников и дешевая рабочая сила делали такое предприятие возможным, хотя и редко прибыльным. Синмай был известен как один из первых китайских издателей, уделявших пристальное внимание дизайну журналов и книг. Он трудился не только над качеством бумаги и переплетов, но и над расположением текста на каждой печатной странице. К сожалению, его непостоянный характер и отсутствие сосредоточенности с самого начала привели к гибели большинства его предприятий. Только "Аналекты", сатирическая газета, которую редактировал его друг Линь Юй-тан, имела длительный успех.

Вдохновленный осознанием того, что, поскольку английские журналы читаются спереди назад, а китайские - сзади наперед, двуязычный номер будет поэтически встречаться посередине, в конце 1935 года Синмэй выпустил журнал Vox с Микки в качестве соредактора. Он просуществовал всего три выпуска. ("В этой идее изначально было что-то ошибочное", - признавал позже Микки. "То, что Шанхай был двуязычным городом, не означало, что люди хотели читать свои журналы на двух языках, не так ли?"). Их последующее сотрудничество оказалось более успешным и продолжительным. Они будут издавать два отдельных журнала, используя одни и те же иллюстрации и некоторые из одних и тех же статей, переведенных должным образом. Китайское издание должно было называться Ziyou tan, или Free Speech. Английский, редактируемый Микки, будет называться Candid Comment. Редактирование - и, в основном, написание статей - этих журналов-близнецов еще больше политизировало заклятых эстетов, в результате чего они вступили в контакт с японскими шпионами, убийцами Гоминьдана и коммунистическими партизанами.

Проведя в Китае почти два года, Микки Хан обнаружил, что оставаться в стороне от местной политики невозможно. Шанхай умел притягивать к себе людей. Ее письма домой были наполнены уже не отчетами о вечеринках, а сообщениями о тревожных событиях в провинциях.

"Сегодня все кажется неправильным", - писала она матери за несколько дней до Рождества 1936 года. Забастовка докеров задерживала почту, которая, благодаря новой услуге компании China Clippers, которые перелетали через Тихий океан с посадками на Гуаме и Уэйке, стали требоваться дни, а не недели, чтобы пересечь океан. "Мы все беспокоимся, но не о войне, которой здесь все равно не может быть, а обо всей этой яблочной телеге".

Речь шла о внезапном исчезновении лидера Китая, генералиссимуса Чан Кайши. В Шанхае ходили слухи: его шурин, министр финансов Т.В. Сунг, получивший образование в Гарварде, облетел всю страну и вернулся с известием о похищении военачальника. "Мы почти уверены, что Чанг все еще жив", - писал Микки,

Но задержка отвратительна, особенно если учесть, что вчера Т.В. Сунг прилетел в Сиан, пока все затаили дыхание, а потом снова улетел обратно с кучей обещаний, присланных этим полубезумным имбецилом-бандитом. Это как наблюдать за человеком в клетке с гориллой, которая в данный момент находится в хорошем настроении, но в любой момент...

Впервые Микки по-настоящему осознал реальность, знакомую долгожителям Шанхая: легкость жизни, манящий космополитизм этого города, посвященного безопасности, на самом деле были самыми хрупкими конструкциями. Символом безопасности служили британские и американские катера на реке Вангпу, присутствие которых одобряли как националисты, так и гангстерская элита Шанхая. Если все это рухнет, внезапно подумал Микки, жители Международного поселения и Френчтауна проснутся и обнаружат, что они находятся далеко от дома и живут на очень враждебном берегу.

 

14: Восстание гномных разбойников

 

Когда 1936 год подошел к концу, Микки Ханн начала подозревать, что люди, с которыми она познакомилась в Японии, надули ее.

Когда она думала о Японии, в памяти всплывали образы трехнедельной остановки в Токио: заснеженная гора Фудзи, изящные фигурки в кимоно и чай, попиваемый из тончайшего фарфора. В туристических агентствах искренние молодые люди охотно делились с ними лучшими образцами японской музыки, драмы и искусства. Все это никак не вязалось с сообщениями о воинственности японцев, которыми пестрели газеты. Со своей базы в марионеточном королевстве Маньчжоу-Го императорская армия захватывала железнодорожные станции на севере страны. Ходили слухи, что скоро они пойдут на Пейпин.

Теперь она не могла игнорировать факты. Япония, с которой они познакомились, была мерцающим миражом; за нежным пейзажем скрывалась "более строгая картина". Реальная власть в Токио принадлежала милитаристской клике, которая имела имперские замыслы в отношении Китая.

"Японцы накрыли нас, - напишет она позже, - а мы почти ничего не заметили".

Жители Шанхайланда, отличающиеся жестким характером, отрицали наличие реальной угрозы. Сэр Виктор и другие тайпаны, пережившие японское вторжение в 1932 году, казалось, были непоколебимо уверены в неприкосновенности поселения. Синмай и его шанхайские друзья, напротив, выглядели искренне обеспокоенными.

Микки написал домой: "Многие китайцы считают, что в Японии не принято ходить на танцы или ужинать с такими деликатными вещами". Это было понятно, но новый ночной клуб сэра Виктора только что открылся, и город был на подъеме. Она была не из тех, кто позволяет нервной болтовне мешать